Привет, Гость ! - Войти
- Зарегистрироваться
Персональный сайт пользователя 2nd : chief .www.nn.ru  
пользователь имеет статус «трастовый»
портрет № 48748 зарегистрирован в 2006 году

2nd

настоящее имя:
Павел (Фам. скрыта)
Портрет заполнен на 88 %

Отправить приватное сообщение Добавить в друзья Игнорировать Сделать подарок
популярность:
22364 место
рейтинг 1428 ?
Привилегированный пользователь 9 уровня



    Статистика портрета:
  • сейчас просматривают портрет - 0
  • зарегистрированные пользователи посетившие портрет за 7 дней - 1
Блог   >  

Улыбка Будды

  20.01.2017 в 15:16   598  

Улыбка Будды
Просмотреть или сохранить оригинал: Улыбка Будды

УЛЫБКА БУДДЫ

Действие нашего замечательного повествования относится к тому
многославному пышущему жаром лету 194... года, когда арестанты в количестве,
значительно превышающем легендарные сорок бочек, изнывали в набедренных
повязках от неподвижной духоты за тускло-рыбьими намордниками
всемирно-известной Бутырской тюрьмы.
Что сказать об этом полезном налаженном учреждении? Родословную свою
оно вело от екатерининских казарм. В жестокий век императрицы не пожалели
кирпича на его крепостные стены и сводчатые арки.

Почтенный замок был построен
Как замки строиться должны.

После смерти просвещ?нной корреспондентки Вольтера эти гулкие
помещения, где раздавался грубый топот карабинерских сапог, на долгие годы
пришли в запустение. Но по мере того, как на отчизну нашу надвигался всеми
желаемый прогресс, царственные потомки упомянутой {50} властной дамы почли
за благо испомещать там равно: еретиков, колебавших православный престол, и
мракобесов, сопротивлявшихся прогрессу.
Мастерок каменщика и т?рка штукатура помогли разделить эти анфилады на
сотни просторных и уютных камер, а непревзойд?нное искусство отечественных
кузнецов выковало несгибаемые реш?тки на окна и трубчатые дуги кроватей,
опускаемых на ночь и поднимаемых дн?м. Лучшие умельцы из числа наших
талантливых крепостных внесли свой драгоценный вклад в бессмертную славу
Бутырского замка: ткачи ткали холщ?вые мешки на дуги коек; водопроводчики
прокладывали мудрую систему стока нечистот; жестянщики клепали вместительные
четыр?х- и шестиведерные параши с ручками и даже крышками; плотники
прорезали в дверях кормушки; стекольщики вставляли глазки; слесари
навешивали замки; а особые мастера стекло-арматурщики в сверхновое время
наркома Ежова залили мутно-стекольный раствор по проволочной арматуре и
воздвигли уникальные в сво?м роде намордники, закрывшие от зловредных
арестантов последний видимый ими уголок тюремного двора, здание острожной
церкви, тоже пригодившейся под тюрьму, и клочок синего неба.
Соображения удобства -- иметь надзирателей большей частью без
законченного высшего образования, подвигнули опекунов Бутырского санатория к
тому, чтобы в стены камер вмуровывать ровно по двадцать пять коечных дуг,
создавая основы простого арифметического расч?та: четыре камеры -- сто
голов, один коридор -- двести.
И так долгие десятилетия процветало это целительное заведение, не
вызывая ни нареканий общественности, ни жалоб арестантов. (Что не было
нареканий и жалоб, мы судим по редкости их на страницах "Биржевых
ведомостей" и полному отсутствию в "Известиях рабочих и крестьянских
депутатов".)
Но время работало не в пользу генерал-майора, начальника Бутырской
тюрьмы. Уже в первые дни Великой Отечественной войны пришлось нарушить
узаконенную норму двадцать пять голов в камере, помещая туда и излишних
жителей, которым не доставалось койки. Когда {51} избыток принял грозные
размеры, койки были раз и навсегда опущены, парусиновые мешки с них сняты,
поверх застланы деревянные щиты, и торжествующий генерал-майор со товарищи
вталкивал в камеру сперва по пятьдесят человек, а после
всемирно-исторической победы над гитлеризмом и по семьдесят пять, что
опять-таки не затрудняло надзирателей, знавших, что в коридоре теперь
шестьсот голов, за что им выплачивалась премиальная надбавка.
В такую густоту уже не имело смысла давать книг, шахмат и домино, ибо
их вс? равно не хватало. Со временем уменьшалась врагам народа хлебная
пайка, рыбу заменили мясом амфибий и перепончатокрылых, а капусту и крапиву
-- кормовым силосом. И страшная Пугач?вская башня, где императрица держала
на цепи народного героя, теперь получила мирное назначение башни силосной.
А люди текли, приходили вс? новые, бледнела и искажалась изустная
арестантская традиция, люди не помнили и не знали, что их предшественники
нежились на парусиновых мешках и читали запрещ?нные книги (только из
тюремных библиотек их и забыли изъять). Вносился в камеру в дымящемся бачке
бульон из ихтиозавра или силосная окрошка -- арестанты забирались с ногами
на щиты, из-за тесноты поджимали колени к груди и, опершись ещ? передними
лапами около задних, в этих собачьих телоположениях с оскаленными зубами
зорко, как дворняжки, следили за справедливостью разливки хл?бова по мискам.
Миски разыгрывали, отвернувшись, -- "от параши к окну" и "от окна к
радиатору", после чего жители нар и поднарных конур, едва не опрокидывая
хвостами и лапами мисок друг другу, в семьдесят пять пастей жвакали
живительною баландою -- и только один этот звук нарушал философское молчание
камеры.
И все были довольны. И в профсоюзной газете "Труд" и в "Вестнике
московской патриархии" -- жалоб не было.
Среди прочих камер была и ничем не примечательная 72-я камера. Она была
уже обречена, но мирно дремавшие под е? нарами и матюгавшиеся на е? нарах
арестанты ничего не знали об ожидавших их ужасах. Накануне роко- {52} вого
дня они, как обычно, долго укладывались на цементном полу близ параши,
лежали в набедренных повязках на щитах, обмахиваясь от застойной жары
(камера не проветривалась от зимы до зимы), били мух и рассказывали друг
другу о том, как хорошо было во время войны в Норвегии, в Исландии, в
Гренландии. По внутреннему ощущению времени, выработавшемуся долгим
упражнением, зэки знали, что оставалось не более пяти минут до того момента,
когда дежурный вертухай промычит им в кормушку: "Ну, ложись, отбой был!"
Но вдруг сердца арестантов вздрогнули от отпираемых замков!
Распахнулась дверь -- и в двери показался стройный пружинящий капитан в
белых перчатках, чрез-вы-чайно взволнованный. За ним гудела свита
лейтенантов и сержантов. В гробовом молчании зэков вывели с вещами в
коридор. (Ш?потом зэки тут же родили промеж собой парашу, что их ведут на
расстрел.) В коридоре отсчитали из них пять раз по десять человек и
втолкнули в соседние камеры как раз вовремя, так что они успели там
захватить себе кусочек спального плаца. Эти счастливцы избежали страшной
участи двадцати пяти остальных. Последнее, что видели оставшиеся у своей
дорогой 72-й камеры, -- была какая-то адская машина с пульверизатором,
въезжавшая в их дверь. Потом их повернули через правое плечо и под звяканье
надзирательских ключей о пряжки поясов и щ?лканье пальцами (то были принятые
в Бутырках надзирательские сигналы "веду зэка!") повели через многие
внутренние стальные двери и спускаясь по многим лестницам, -- в холл,
который не был ни подвалом расстрелов, ни пыточным подземельем, а широко был
известен в народе зэков как предбанник знаменитых бутырских бань. Предбанник
имел коварно-безобидный повседневный вид: стены, скамьи и пол, выложенные
шоколадной, красной и зел?ной метлахской плиткой, и с грохотом выкатываемые
по рельсам вагонетки из прожарок с адскими крючками для навешивания на них
вшивых арестантских одежд. Легко ударяя друг друга по скулам и по зубам (ибо
третья арестантская заповедь гласит:
"Дают -- хватай!"), зэки разобрали раскал?нные крючки, повесили на них
свои многострадальные одеяния, полинявшие, порыжевшие, а местами и
прогоревшие от еже- {53} декадных прожарок, -- и разгоряч?нные служанки ада
-- две старые женщины, презирая постылую им наготу арестантов, с грохотом
укатили вагонетки в тартар и захлопнули за собой железные двери.
Двадцать пять арестантов остались запертыми со всех сторон в
предбаннике. Они держали в руках только носовые платки или заменяющие их
куски разорванных сорочек. Те из них, чья худоба вс? же сохранила ещ? тонкий
слой дубл?ного мяса в той непритязательной части тела, посредством которой
природа наградила нас счастливым даром сидеть -- те счастливчики сидели на
т?плых каменных скамьях, выложенных изумрудными и малиново-коричневыми
изразцами. (Бутырские бани по роскоши оформления далеко оставляют позади
себя Сандуновские, и, говорят, некотрые любознательные иностранцы специально
предавали себя в руки ЧеКа, чтобы только помыться в этих банях.)
Другие же арестанты, исхудавшие до того, что не могли уже сидеть иначе,
как на мягком, -- ходили из конца в конец предбанника, не закрывая своей
срамоты и жаркими спорами пытаясь проникнуть за завесу происходящего.

Давно уж их воображенье
Алкало пи-щи роковой.

Однако, их столько часов продержали в предбаннике, что споры утихли,
тела покрылись пупырышками, а желудки, привыкшие с десяти часов вечера ко
сну, тоскливо взывали о наполнении. Среди арестантов победила партия
пессимистов, утверждавших, что через реш?тки в стенах и в полу уже втекает
отравленный газ, и сейчас все они умрут. Некоторым уже стало дурно от явного
запаха газа.
Но загремела дверь -- и вс? переменилось! Не вошли, как всегда, два
надзирателя в грязных халатах с засоренными машинками для стрижки овец и не
швырнули пары тупейших в мире ножниц для того, чтобы переламывать ими ногти,
-- нет! -- четыре парикмахерских подмастерья ввезли на колесиках четыре
зеркальные стойки с одеколоном, фиксатуаром, лаком для ногтей и даже
театральными париками. И четыре очень почтенных дородных мастера, из них два
армянина, вошли следом. А в {54} парикмахерской, тут же, за дверью,
арестантам не только не стригли лобков, изо всех сил нажимая стригущими
плоскостями на нежные места, -- но пудрили лобки розовой пудрой. Легчайшим
пол?том бритв касались изможд?нных арестантских ланит и щекотали в ухо
ш?потом:
"Не беспокоит?" Их голов не только не стригли наголо, но даже
предлагали парики. Их подбородков не только не скальпировали, но оставляли
по желанию клиентов начатки будущих бород и бакенбардов. А парикмахерские
подмастерья, распрост?ртые ниц, тем временем обрезали им ногти на ногах.
Наконец, в дверях бани им не влили в ладони по двадцать грамм растекающегося
вонючего мыла, а стоял сержант и под расписку выдавал каждому губку, дщерь
коралловых островов, и полновесный кусок туалетного мыла "Фея сирени".
После этого, как всегда, их заперли в бане и дали мыться всласть. Но
арестантам было не до мытья. Их споры были горячей бутырского кипятка.
Теперь среди них победила партия оптимистов, утверждавших, что Сталин и
Берия бежали в Китай, Молотов и Каганович перешли в католичество, в России
временное социал-демократическое правительство, и уже идут выборы в
Учредительное Собрание.
Тут с каноническим грохотом была открыта всем вам известная выходная
дверь бани -- ив фиолетовом вестибюле их ждали самые невероятные события:
каждому выдавалось мохнатое полотенце и... по полной миске овсяной каши, что
соответствует шестидневной порции лагерного работяги! Арестанты бросили
полотенца на пол и с изумительной быстротой без ложек и других
приспособлений поглотили кашу. Даже присутствовавший при этом старый
тюремный майор удивился и велел принести ещ? по миске каши. Съели и ещ? по
миске. Что было после -- никто из вас никогда не угадает. Принесли не
мороженую, не гнилую, не ч?рную -- да просто, можно сказать, съедобную
картошку.
-- Это исключено! -- запротестовали слушатели. -- Это уже
неправдоподобно!
-- Но это было именно так! Правда, она была из сорта свинячьей, мелкая
и в мундирах, и, может быть, насытившиеся зэки не стали бы е? есть, -- но
дьявольское ко- {55} варство состояло в том, что принесли е? не поделенной
на порции, а в одном общем ведре. С ожесточ?нным воем, нанося тяж?лые ушибы
друг другу и карабкаясь по голым спинам, зэки бросились к ведру -- и через
минуту, уже пустое, оно с бренчанием прокатилось по каменному полу. В это
время принесли ещ? соли, но соль была уже ни к чему.
Тем временем голые тела обсохли. Старый майор велел зэкам поднять с
пола мохнатые полотенца и обратился с речью.
-- Дорогие братья! -- сказал он. -- Все вы -- честные советские
граждане, изолированные от общества лишь временно, кто на десять, кто на
двадцать пять лет за свои небольшие проступки. До сих пор, несмотря на
высокую гуманность марксистско-ленинского учения, несмотря на ясно
выраженную волю партии и правительства, несмотря на неоднократные указания
лично товарища Сталина, руководством Бутырской тюрьмы были допущены
серь?зные ошибки и искривления. Теперь они исправляются. (Распустят по
домам! -- нагло решили арестанты.) Впредь мы будем содержать вас в курортных
условиях. (Оста?мся сидеть! -- поникли они.) Дополнительно ко всему, что вам
разрешалось и раньше, вам разрешается:
а) молиться своим богам;
б) лежать на койках хоть дн?м, хоть ночью;
в) беспрепятственно выходить из камеры в уборную;
г) писать мемуары.
Дополнительно к тому, что вам запрещалось, вам запрещается:
а) сморкаться в каз?нные простыни и занавески;
б) просить по второй тарелке еды;
в) при входе в камеру высоких посетителей противоречить начальству
тюрьмы или жаловаться на него;
г) брать без спросу со стола папиросы "Казбек".
Всякий, кто нарушит одно из этих правил, будет подвергнут пятнадцати
суткам холодного карцера-строгача и сослан в дальние лагеря без права
переписки. Понятно?
И едва лишь майор окончил речь -- не гремящие вагонетки выкатили из
прожарки бель? и драные телогрейки арестантов, нет! -- ад, поглотивший
лохмотья, не воз- {56} вращал их!
но вошли четыре молоденькие кастелянши, потупясь, краснея, милыми
улыбками подбодряя арестантов, что не вс? ещ? для них потеряно, как для
мужчин, -- и стали раздавать голубое ш?лковое бель?. Затем зэкам выдали
штапельные рубашки, галстуки скромных расцветок, ярко-ж?лтые американские
ботинки, полученные по ленд-лизу, и костюмы из поддельного коверкота.
Немые от ужаса и восторга, арестанты в строю парами были проведены
вновь в свою 72-ю камеру. Но, Боже, как она преобразилась!
Ещ? в коридоре ноги их ступили на ворсистую ковровую дорожку, заманчиво
ведущую в уборную. А при входе в камеру их овенули струи свежего воздуха, и
бессмертное солнце сверкнуло прямо в их глаза (за хлопотами прошла ночь, и
воссияло уже утро). Оказалось, что за ночь реш?тки покрашены в голубой цвет,
намордники с окон сняты, а на бывшей бутырской церкви, стоящей внутри двора,
укреплено поворотное отражательное зеркало, и специально приставленный к
нему надзиратель регулирует его так, чтоб отраж?нный солнечный поток вс?
время бы падал в окна 72-й камеры. Стены камеры, ещ? вечером
оливково-т?мные, теперь были обрызганы светлой масляной краской, по которой
живописцы во многих местах вывели голубей и ленточки с надписью: "Мы -- за
мир!" и "Миру -- мир!"
Деревянных щитов с клопами не было и помину. На рамы кроватей были
натянуты холщ?вые подвески, в них лежали перины, пуховые подушки, а из-за
кокетливо-отв?рнутого края одеяла сверкали белизной пододеяльник и простыня.
У каждой из двадцати пяти коек стояли тумбочки, по стенам тянулись полки с
книгами Маркса, Энгельса, блаженного Августина и Фомы Аквинского, посреди
камеры стоял стол под накрахмаленной скатертью, на н?м -- ваза с цветами,
пепельница и нераспечатанная пачка "Казбека". (Всю роскошь этой волшебной
ночи удалось оформить через бухгалтерию и только сорт папирос "Казбек"
нельзя было подогнать ни под одну расходную статью. Начальник тюрьмы решил
шикнуть "Казбеком" на свои деньги, оттого и кара за него была назначена
такая строгая.) {57}
Но более всего преобразился тот угол, где прежде стояла параша. Стена
была отмыта добела и выкрашена, вверху теплилась большая лампада перед
иконой Богоматери с младенцем, сверкал ризами чудотворец Николай
Мирликийский, возвышалась на этажерке белая статуя католической мадонны, а в
неглубокой нише, оставленной ещ? строителями, лежали Библия, Коран, Талмуд и
стояла маленькая т?мная статуэтка Будды -- по грудь. Глаза Будды были
немного сощурены, углы губ отведены назад, и в потемневшей бронзе чудилось,
что Будда улыбался.
Сытые кашей и картошкой и потряс?нные невместимым обилием впечатлений,
зэки разделись и сразу заснули. Л?гкий Эол колебал на окнах кружевные
занавеси, не допускавшие мух. Надзиратель стоял в приотворенных дверях и
следил, чтобы никто не сп?р "Казбека".
Так они мирно нежились до полудня, когда вбежал чрез-вы-чайно
разгоряч?нный капитан в белых перчатках и объявил подъ?м. Зэки проворно
оделись и заправили койки. Поспешно в камеру ещ? втолкнули круглый столик
под белым чехлом, на н?м разложили "Огон?к", "СССР на стройке" и журнал
"Америка", вкатили на колесиках два старинных кресла, тоже под чехлами -- и
наступила зловещая невыносимая тишина. Капитан ходил между кроватями на
цыпочках и красивой белой палочкой бил по пальцам тех, кто протягивал руку
за журналом "Америка".
В томительной тишине арестанты слушали. Как вам хорошо известно по
собственному опыту, слух -- это важнейшее чувство арестанта. Зрение
арестанта обычно ограничено стенами и намордником, обоняние насыщено
недостойными ароматами, осязанию нет новых предметов. Зато слух развивается
необыкновенно. Каждый звук даже в дальнем углу коридора тотчас же
опозна?тся, истолковывает происходящие в тюрьме события и отмеряет время:
разносят ли кипяток, водят ли на прогулку или принесли кому-то передачу.
Слух и дон?с начало разгадки: со стороны 75-й камеры загремела стальная
переборка, и в коридор вошло много людей. Слышался их сдержанный говор,
шаги, заглушаемые коврами, потом выделились голоса женщин, {58} шорох юбок,
и у самой двери 72-й камеры начальник Бутырской тюрьмы приветливо сказал:
-- А теперь госпоже Рузвельт, вероятно, будет интересно посетить
какую-нибудь камеру. Ну, какую же? Ну, первую попавшуюся. Например, вот
72-ю. Откройте, сержант.
И в камеру вошла госпожа Рузвельт в сопровождении секретаря,
переводчика, двух почтенных матрон из среды квакеров, начальника тюрьмы и
нескольких лиц в гражданской одежде и в форме МВД. Капитан же в белых
перчатках отош?л в сторону. Вдова президента, женщина тоже передовая и
проницательная, много сделавшая для защиты прав человека, госпожа Рузвельт
задалась целью посетить доблестного союзника Америки и увидеть своими
глазами, как распределяется помощь ЮНРРА (Америки достигли зловредные слухи,
будто продукты ЮНРРА не доходят до простого народа), а также -- не
ущемляется ли в Советском Союзе свобода совести. Ей уже показали тех простых
советских граждан (переодетых партработников и чинов МГБ), которые в своих
грубых рабочих спецовках благодарили Соедин?нные Штаты за бескорыстную
помощь. Теперь госпожа Рузвельт настояла, чтоб е? провели в тюрьму. Желание
е? исполнилось. Она уселась в одно из кресел, свита устроилась вокруг, и
начался разговор через переводчика.
Солнечные лучи от поворотного зеркала вс? так же били в камеру. И
дыхание Эола шевелило занавеси.
Госпоже Рузвельт очень понравилось, что в камере, выбранной наудачу и
застигнутой врасплох, была такая удивительная белизна, полное отсутствие
мух, и, несмотря на будний день, в святом углу теплилась лампада.
Заключ?нные поначалу робели и не двигались, но когда переводчик перев?л
вопрос высокой гостьи, неужели, щадя чистоту воздуха, никто из заключ?нных
даже не курит, -- один из них с развязным видом встал, распечатал коробку
"Казбека", закурил сам и протянул папиросу товарищу.
Лицо генерал-майора потемнело.
-- Мы боремся с курением, -- выразительно сказал он, -- ибо табак --
это яд.
Ещ? один заключ?нный пересел к столу и стал про- {59} сматривать журнал
"Америка", почему-то очень торопливо.
-- За что же наказаны эти люди? Например, вот этот господин, который
читает журнал? -- спросила высокая гостья.
("Этот господин" получил десять лет за неосторожное знакомство с
американским туристом.)
Генерал-майор ответил:
-- Этот человек -- активный гитлеровец, он служил в Гестапо, лично сж?г
русскую деревню и, простите, изнасиловал тр?х русских крестьянок. Число
убитых им младенцев не подда?тся уч?ту.
-- Он приговор?н к повешению? -- воскликнула госпожа Рузвельт.
-- Нет, мы надеемся, что он исправится. Он приговор?н к десяти годам
честного труда.
Лицо арестанта выражало страдание, но он не вмешивался, а продолжал с
судорожной поспешностью читать журнал.
В этот момент в камеру ненароком заш?л русский православный священник с
большим перламутровым крестом на груди -- очевидно, с очередным обходом, и
очень был смущ?н, застав в камере начальство и иностранных гостей.
Он хотел было уже уйти, но скромность его понравилась госпоже Рузвельт,
и она попросила его выполнять свой долг. Священник тут же всучил одному из
растерявшихся арестантов карманное Евангелие, сам сел на кровать ещ? к
одному и сказал окаменевшему от удивления:
-- Итак, сын мой, в прошлый раз вы просили рассказать вам о страданиях
Господа нашего Иисуса Христа.
Госпожа Рузвельт попросила генерал-майора тут же при ней задать
заключ?нным вопрос -- нет ли у кого-нибудь из них жалоб на имя Организации
Объедин?нных Наций?
Генерал-майор угрожающе спросил:
-- Внимание, заключ?нные! А кому было сказано про "Казбек"? Строгача
захотели?
И арестанты, до сих пор зачарованно молчавшие, теперь в несколько
голосов возмущ?нно загалдели:
-- Гражданин начальник, так курева нет! {60}
-- Уши пухнут!
-- Махорка-то в тех брюках осталась!
-- Мы ж-то не знали!
Знаменитая дама видела неподдельное возмущение заключ?нных, слышала их
искренние выкрики и с тем большим интересом выслушала перевод:
-- Они единодушно протестуют против тяж?лого положения негров в Америке
и просят рассмотреть этот вопрос в ООН.
Так в приятной взаимной беседе прошло минут около пятнадцати. В этот
момент дежурный по коридору доложил начальнику тюрьмы, что принесли обед.
Гостья попросила, не стесняясь, раздавать обед при ней. Распахнулась дверь,
и хорошенькие молоденькие официантки (кажется, те самые переодетые
кастелянши), внеся в судках обыкновенную куриную лапшу, стали разливать е?
по тарелкам. Во мгновение словно порыв первобытного инстинкта преобразил
благообразных арестантов: они вспрыгнули в ботинках на свои постели, поджали
колени к груди, оперлись ещ? руками около ног и в этих собачьих
телоположениях с оскаленными зубами зорко наблюдали за справедливостью
разливки лапши. Дамы-патронессы были шокированы, но переводчик объяснил им,
что таков русский национальный обычай.
Невозможно было уговорить арестантов сесть за стол и есть мельхиоровыми
ложками. Они уже вытащили откуда-то свои облезлые деревянные, и едва лишь
священник благословил трапезу, а официантки разнесли тарелки по постелям,
предупредив, что на столе -- блюдо для сбрасывания костей, -- единовременно
раздался страшный втягивающий звук, затем дружный хруст куриных костей -- и
вс?, наложенное в тарелки, навсегда исчезло. Блюдо для сбрасывания костей не
понадобилось.
-- Может быть, они голодны? -- высказала нелепое предположение
встревоженная гостья. -- Может быть, они хотят ещ??
-- Добавки никто не хочет? -- хрипло спросил генерал.
Но никто не хотел добавки, зная мудрое лагерное выражение "прокурор
добавит".
Однако, тефтели с рисом зэки проглотили с той же {61} неописуемой
быстротой.
Компота же в этот день не полагалось, так как день был будний.
Убедившись в ложности инсинуаций, распускаемых злопыхателями в западном
мире, миссис Рузвельт со всею свитой вышла в коридор и там сказала:
-- Но как грубы их манеры и как низко развитие этих несчастных! Можно
надеяться, однако, что за десять лет они приучатся здесь к культуре. У вас
великолепная тюрьма!
Священник выскочил из камеры между свитой, торопясь, пока не захлопнули
дверь.
Когда гости из коридора ушли, в камеру вбежал капитан в белых
перчатках:
-- Вста-ать! -- закричал он. -- Становись по два! Выходи в коридор!
И заметив, что слова его не всеми правильно поняты, он ещ? подошвою
сапога дополнительно разъяснял отстающим.
Только тут обнаружилось, что один хитроумный зэк буквально понял
разрешение писать мемуары и, пока все спали, с утра уже накатал две главы:
"Как меня пытали" и "Мои лефортовские встречи".
Мемуары были тут же отобраны, и на ретивого писателя заведено новое
следственное дело -- о подлой клевете на органы госбезопасности.
И снова с пощ?лкиванием и позвякиванием "веду зэка" их отвели сквозь
множество стальных дверей в предбанник, вс? так же переливавшийся своею
вечной малахитово-рубинной красотою. Там с них снято было вс?, вплоть до
ш?лкового голубого белья и произведен был особо-тщательный обыск, во время
которого у одного зэка под щекой нашли вырванную из Евангелия нагорную
проповедь. За это он тут же был бит сперва в правую, а потом в левую щеку.
Ещ? отобрали у них коралловые губки и "Фею сирени", в ч?м опять-таки
заставили каждого расписаться.
Вошли два надзирателя в грязных халатах и тупыми засоренными машинками
стали выстригать арестантам лобки, потом теми же машинками -- щ?ки и темени.
Наконец, в каждую ладонь влили по 20 граммов жидкого {62} вонючего
заменителя мыла и заперли всех в бане. Делать было нечего, арестанты ещ? раз
помылись.
Потом с каноническим грохотом отворилась выходная дверь, и они вышли в
фиолетовый вестибюль. Две старые женщины, служанки ада, с громом выкатили из
прожарок вагонетки, где на раскал?нных крючках висели знакомые нашим героям
лохмотья.
Понуро вернулись они в 72-ю камеру, где снова на клопяных щитах лежали
пятьдесят их товарищей, сгорая от любопытства узнать о происшедшем. Окна
вновь были забиты намордниками, голубки закрашены т?мно-оливковой краской, а
в углу стояла четырехведерная параша.
И только в нише, забытый, загадочно улыбался маленький бронзовый
Будда...